90% пациентов предпочитают курсу реабилитации быстрое кодирование за 3 тыс. рублей, которое действует от силы год, рассказывает директор клиники «Инсайт» Ренат Миназов. В интервью «БИЗНЕС Online» он объяснил, чем «алкоголики-сыночки» отличаются от «алкоголиков-интеллектуалов» и какое пагубное влияние оказывают смартфоны и соцсети, а также каким образом студент КГМУ сумел основать одну из первых в Казани частных компаний в этой сфере, через которую сегодня проходят 5,5 тыс. человек в год.
«АЛКОГОЛИК-ИНТЕЛЛЕКТУАЛ К БАБКЕ НЕ ПОЕДЕТ»
— Ренат Данисович, почти 10 лет вы занимаетесь лечением зависимостей. Как вы относитесь к нетрадиционному лечению алкоголизма, когда люди едут к знахарке в Марий Эл, она дает съесть чеснок, выпить воды, что-то шепчет, потом дает выпить водки, которая неожиданно вызывает отвращение?
— Если это человеку помогает, то почему бы и нет? Если мужика в масле из-под трактора вытащили, привезли в марийскую деревню и вылечили, это здорово! Если человек внушаемый, если он воспринимает информацию без критики — замечательно, я поддерживаю такие вещи (улыбается). Но алкоголик-интеллектуал к бабке не поедет.
— Еще в XIX веке православные священники внушали алкоголику страх гнева Господня, мол, если дал зарок и начал пить, Господь тебя накажет. Это из той же области?
— Не только в христианстве, но и в исламе по сей день продолжается подобная практика. Ну а что делаем мы? К нам приходят за кодировками — это та же шаманская процедура. Семьи тащат своего близкого и думают: сейчас мы его закодируем, жизнь изменится, он перестанет пить. Думают, что чем жестче метод лечения, тем лучше. Говорят: давайте мы его лучше «вошьем», «вшивание» звучит грозно. Наверное, вы вошьете ему какую-то ампулу, и она лопнет, когда он выпьет. Но ведь это то же самое — мы внушаем страх перед употреблением алкоголя. Об этом просят родственники. Не надо его избавлять от причин алкоголизма, разбираться, почему он пьет, делать так, чтобы он признал себя алкоголиком, принял болезнь. Зачем? Надо его напугать. Как мы пугаем? Мы пугаем официальными медицинскими методами. Мы вводим препараты, которые вызывают непереносимость алкоголя. Но период трезвости при таких методах сокращается с каждым разом. Сначала кодировки хватает на год, потом на 8 месяцев, потом на 3 и, в конце концов, в день, когда провели лечение, человек пошел и напился. Это сциентистски декорированный шаманизм.
— Еще в 1946 году на одном из заводов Западной Европы было замечено, что у людей, работающих в цехе по вулканизации резины, возникла непереносимость пива. Оказалось, что причиной стало вещество под названием тетраэтилтиурамдисульфид, из которого производят препарат дисульфирам. Вы все еще этим препаратом пользуетесь?
— Нет, сейчас появились препараты, которые вызывают неприятный эффект за счет того, что алкоголь не распадается должным образом и остается на фазе формальдегида. В норме алкоголь распадается на CO2 и H2O и выводится из организма. Когда мы вводим эти препараты, алкоголь не распадается до конца и останавливается на токсической фазе, поэтому употребление алкоголя вызывает неприятные ощущения.
Также существуют препараты, которые блокируют эндорфиновые рецепторы, так что употребление алкоголя не вызывает эйфории. Ну выпил водки и выпил, как воду выпил. Западные фармкомпании серьезно продавливают и внедряют этот препарат на рынок наркологии, но мы его редко используем. Одна инъекция стоит 20 тысяч рублей и действует всего лишь месяц. Мы за месяц в три раза больше возьмем, 60 тысяч рублей, но проведем полноценную реабилитацию, после которой человеку алкоголь хоть в ухо заливай, будет безразлично.
— Какая доля пациентов приходится на кодирование, какая на терапию?
— 90 процентов на кодирование, 10 процентов на реабилитацию.
«КОГДА У ЧЕЛОВЕКА БЕЛАЯ ГОРЯЧКА, ЕМУ НЕ ПЛОХО, ЕМУ ХОРОШО»
— Как вы выводите человека из запоя?
— Когда у человека тяжелое состояние, он не может прервать свой запой, и близкие не знают, что с ним делать, возникает дилемма, либо пить дальше, но пить уже просто невозможно, потому что алкоголь не лезет, либо останавливаться.
— Сколько нужно пить, чтобы алкоголь перестал лезть?
— По-разному, кто-то может годами пить. Эти люди пьют с перерывами и «догоняются» малыми дозами. А есть те, которые думают: пить так пить, и они не едят, не работают — ничего больше не делают, только пьют. Поскольку нет питания, человек ослабевает очень быстро, ему достаточно недели запоя, чтобы оказаться на грани жизни и смерти. В этот момент у человека возникает сильнейший страх, он боится смерти. Это единственное состояние, когда он согласен, чтобы с ним работали врачи, по крайней мере, руку вытянет для капельницы.
Принцип же вывода из запоя простой: введение большого объема жидкости для того, чтобы этот объем жидкости с мочой и потом выгнал продукты распада алкоголя. Кроме того, нужно нормализовать психическое состояние, ведь возникает тревога, бессонница, которую нужно корректировать.
— Насколько человеку плохо? У него белая горячка, галлюцинации?
— Когда у человека белая горячка, ему не плохо, ему хорошо. У него возникает психоз, а психоз — это приятное состояние.
«БЕЗ ВОВЛЕЧЕНИЯ СЕМЬИ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ПРАКТИЧЕСКИ НЕВОЗМОЖНО»
— Какими методами вы лечите алкоголиков? Какие самые действенные, какие самые популярные?
— Самое популярное — это кодирование. Самое действенное — это психотерапия, но это самое неприятное для всех: и для пациентов, и для семьи. Психотерапия всегда вовлекает семью, без вовлечения семьи выздоровление практически невозможно. Бывают случаи, когда приходится использовать лозунг «Выздоравливать вопреки близким». Странно звучит, но когда семья отказывается меняться и оставляет те же созависимые отношения, приходится опираться только на ресурсы самого пациента.
— Как протекает лечение?
— Все зависит от фазы и стадии алкоголизма, если пациент более или менее сохранный, мы ведем лечение в амбулаторном режиме, когда пациент приходит на психотерапевтический сеанс, получает медикаментозную помощь, для того чтобы снизить влечение к алкоголю. То есть в наличии медикаментозная поддержка, биологическая составляющая лечения, и есть психо-социо-духовная. Как известно, любая зависимость био-психо-социо-духовная. Как правило, люди обращаются только для того, чтобы «закрыть» биологическую часть. Они хотят, чтобы их стул стоял на одной ножке, а не на четырех. А стул на одной ножке стоит неустойчиво и быстро падает.
Биологическая часть лечения — это назначение медикаментозной помощи и проведение физиотерапевтических процедур, таких как транскраниальная электростимуляция (ТЭС-терапия). Это наиболее оправданная физиотерапевтическая процедура, которая позволяет снизить влечение к алкоголю и избавиться от последствий употребления алкоголя: патологического влечения, нервозности, тревоги и страха.
— Как это происходит?
— На голову накладываются электроды, на 30 минут включается аппарат, и у человека выделяется определенная порция эндорфинов, это снижает потребность в употреблении алкоголя. Эта процедура длится 10 — 12 сеансов. Параллельно, разумеется, пациент получает медикаменты у врача и работает психотерапевт, это в амбулатории. Так он посещает 20 — 40 сеансов, которые растянуты во времени на 6 — 12 месяцев. Амбулаторный режим рассчитан на пациентов, которые социально адаптированы и не могут оставить работу, а тяжесть употребления не настолько велика, чтобы их необходимо было изолировать от социального окружения и класть в стационарное учреждение.
Если кроме алкоголизма есть и другие психические расстройства, когда алкоголизм разрушительный и прогрессирующий или человек уходит в тяжелые запои, не может удержаться и, несмотря на все обещания, бежит и покупает на последние деньги алкоголь, таких пациентов мы изолируем. Первые 3 — 5 дней держим их в остром отделении, корректируем состояние, и если нет признаков психоза, переводим на реабилитацию, где с пациентами плотно работают психологи и консультанты (это бывшие пациенты, которые прошли 6 — 12 месяцев реабилитации и имеют трезвость не менее года).
Также психологи начинают взаимодействовать с семьей. Еженедельно семьи приходят на лекции о том, как нужно общаться с пациентом после выписки, какие были ошибки, как нужно корректировать свое поведение, какие создать условия, чтобы человеку стало неудобно пить. Создание этих условий требует времени, поэтому существует определенная длительность реабилитации. 30 дней — это минимум, который нам нужен для того, чтобы преодолеть сопротивление, чтобы болезнь была признана и можно было бы начать с ней работать.
— Как должны вести себя мать или жена, чтобы человеку было неудобно пить?
— Им нужно заботиться о себе чуть больше, чем они заботились раньше, потому что до этого все мысли, чувства и переживания касались того человека, который выпивает. Любой близкий человек волей-неволей начинает взваливать на себя ответственность, которую не принимает алкоголик. Начинается все с простого: с выноса мусора и мойки посуды, а заканчивается тем, что за все отвечает родственник, а пациент ни за что не отвечает. Это один из признаков созависимости.
— А что если жена с ним пьет, его сын с ним пьет и всех все устраивает?
— Есть теща или свекровь, которая живет в соседнем городе и беспокоится, что вся семья пьет. Мы сталкивались с семейным алкоголизмом. У нас был случай, когда муж — наркоман, его жена — алкоголичка, его теща — пьяница, и единственный зрелый человек — это 15-летняя дочь. В 15 лет девочка была вынуждена стать взрослой и разговаривать с врачами на равных, она в этом притоне жила и осталась сохранной. Через нее мы работали. Отец пошел на реабилитацию, потому что у него было чувство стыда перед дочерью — надавив на него, усилив это чувство, удалось его заполучить. Когда он прошел лечение и вернулся домой здоровым, пришла жена, пролечилась, ушла в ремиссию. Потом притащили тещу. Всегда есть кто-то разумный.
«ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО ПЕТЯ С ВАСЕЙ — ЭТО НЕ ДРУЗЬЯ, А ПРОСТО СОБУТЫЛЬНИКИ»
— Какой у вас в среднем срок ремиссии?
— 7 из 10 пациентов выздоравливают в течение 12 месяцев. Через год мы проводим контроль трезвости. Этого достаточно: если пациент удерживается год после реабилитации, то вероятность рецидива снижается в разы.
— Но ведь алкоголик может не пить 5 — 7 лет, а потом раз — и сорваться…
— Сорваться могут те, кто на кодировке, у них вероятность срыва в любом случае высока. Это «срывники» на 100 процентов, вопрос времени. Мы говорим про реабилитантов. Закодированный пациент отсчитывает время: остался год, полгода, месяц. Кто-то не выдерживает и приходит на процедуру разблокирования, говорит: больше не могу, Сабантуй, хочу пить.
А пациенты после реабилитации не отсчитывают время, это совершенно другие люди: они боятся срывов, они оберегают себя, они выставляют определенные границы безопасности, за пределы которых заходить нельзя в течение 12 месяцев. Они от чего-то отказываются: «Я знаю, что если я с Петей и Васей пойду на рыбалку, я там точно напьюсь. Пожалуй, пока я на рыбалку ходить не буду». Выясняется, что Петя с Васей — это не друзья, а просто собутыльники. Пациенты, как правило, обретают друзей в терапевтическом сообществе. У нас проходят различные мероприятия для тех, кто выписался. Допустим, мы проводим футбольные матчи. Если 12 месяцев реабилитанты проводят в трезвости, вероятность срыва невелика.
— Кодируете на какой срок?
— На 12 месяцев. Родственникам говорим: продержится 10 лет — хорошо, но препарат действует год, не больше.
— Кодирование стоит, наверное, гораздо дешевле, чем полный курс реабилитации?
— Разумеется, дешевле. Но если пациент постоянно вызывает выездного врача, за год он мог бы пройти пять реабилитаций. Много у нас таких: пришел на детокс, откапался за три-пять дней и ушел. Мы говорим: ты каждый месяц сюда приходишь, оставляешь такие деньги, может, вылечиться проще? Пять дней детокса стоят 15 тысяч рублей.
— А кодирование сколько стоит?
— В зависимости от метода. Есть кодирование гипнозом, с помощью внутримышечного или внутривенного введения препарата или вшивания, когда препарат имплантируется в ягодичную мышцу. Внутримышечный или внутривенный ввод препарата стоит 2,9 тысячи рублей, имплантация — 5,5 тысяч.
Месячный курс реабилитации, как я уже говорил, — 60 тысяч рублей. Наркоманы, как правило, находятся на лечении два-три месяца.
«БОЛЬШИНСТВО ПАЦИЕНТОВ ПОСТУПАЮТ К НАМ В СЛЕГКА НЕДОБРОВОЛЬНОМ ПОРЯДКЕ»
— Кто считается алкоголиком? Если человек выпивает бутылку пива в пятницу вечером — это алкоголизм?
— Количество выпитого не имеет никакого значения. Имеет значение то, какие последствия это вызывает. Человек может пить по полбанки пива в день, это вроде бы мало. Он скажет: я пью только по полбанки пива после работы, я так расслабляюсь. Но это раздражает всю семью, дети говорят: папа опять пьяный, жена недовольна, что муж сидит с пивом перед телевизором. А дети растут с чувством стыда и вины за то, что папа — алкоголик. Чувство стыда возникает в раннем детстве — стыдно перед учителями, перед соседями, перед друзьями. И у ребенка два пути: стать зависимым (большая вероятность) или созависимым, то есть спасателем. Родитель-алкоголик определяет маршрут для своих детей, в любом случае это аукнется.
Если же уже сформировались запои, есть провалы в памяти, признаки амнезии, тогда диагноз налицо. Скользкий момент возникает в случае так называемого бытового пьянства, когда человек не может определить, есть у него проблемы с алкоголем или нет. Если у него возник такой вопрос, то, скорее всего, они у него есть.
— Наверняка у людей, которые любят выпить, таких вопросов не возникает…
— Да, большинство пациентов поступают к нам в слегка недобровольном порядке, мы это так называем. Они говорят: у меня все хорошо, но меня почему-то сюда привели. Мы говорим: раз привели, будем лечиться, и оставляем их. Мысли об алкоголизме у них возникают, но они никогда о них не говорят. Если человек честен по отношению к себе, тогда он может признаться, что у него формируется проблема. Но этого практически не бывает в случае зависимости, он всегда себе лжет.
А для близких — пусть меряют по своим чувствам. Допустим, раздражает муж, вы пошли в гости, и он выпил больше, чем обычно, вам противно его пьяное лицо — это уже проблема. Как правило же, близкие это проглатывают, подстраиваются. Говорят, это пройдет.
— Кстати, до 1993 года в России было разрешено принудительное лечение больных алкоголизмом, существовала система лечебно-трудовых профилакториев (ЛТП). А сейчас принудительное лечение алкоголизма и наркомании не имеет правовых основ. Как вы к этому относитесь?
— Это было хорошо. Если бы в ЛТП присутствовала медицинская психотерапевтическая модель лечения, было бы вообще шикарно. Но поскольку там были только социальная адаптация, приучение к труду и морализаторство, вроде «пить — стыдно», лечение было не всегда эффективным. Это же позиция «родитель и ребенок», государство как родитель пальчиком машет, поэтому алкоголики и ведут себя как дети. Нужно выстраивать отношения на равных, «взрослый — взрослый», чтобы пациент чувствовал ответственность за себя.
«Я НЕ ЗНАЮ, ВО ЧТО ВЫЛЬЕТСЯ ТО, ЧТО ВСЕ ЛЮДИ СИДЯТ В СМАРТФОНАХ»
— Вот вы говорите, что есть алкоголики-интеллектуалы. Каких еще алкоголиков вы можете выделить?
— Это вульгарная классификация, не стоит к ней относиться серьезно (улыбается). Мы, врачи, ею цинично пользуемся в кулуарах, а если в медицине нет иронии — врач выгорает, без юмора никак. Наиболее часто мы встречаем алкоголиков-сыночков, которые независимо от возраста остаются детьми. Сидит мужик, 120 килограммов, огромный детина, руководитель какого-то предприятия, к нему приходит мама: «Коленька, что тебе завтра принести? Пирожков? Как ты здесь?» Хорошо, когда вы заботитесь о человеке, но такое отношение снимает с человека ответственность за себя, за свое здоровье.
Есть алкоголики-интеллектуалы, они находят изощренные оправдания своему употреблению, апеллируют фактами. Как правило, у алкоголиков-интеллектуалов такой же родитель. Это всякие доценты, профессора, люди, имеющие ученые степени. Их сложно заполучить в качестве пациентов, но с ними интересно работать. Вот эта игра, как его убедить, как его мотивировать, вызывает интерес у врачей.
Самый страшный алкоголизм — это алкоголизм у женщин. Женщина сильнее, чем мужчина: она стабильнее. Она и в семье стабильна, в отличие от мужчин, и в алкоголизме стабильна. Если женщина начинает пить, то она пьет, разрушая все вокруг себя. Женщины редко бросают мужчину-алкоголика, но мужчина женщину-алкоголика бросает быстро. Сразу. Поэтому они социально дезадаптируются и никому не нужны. Их иногда приводят подруги, мамы, но там не до шуток.
Есть безудержные наркоманы, так называемые спайсовые, солевые наркоманы. С ними тактика достаточно проста, они не сложны в обращении: они подчиняются режиму, когда в отделении есть авторитетная фигура в лице консультантов, которые прошли реабилитацию. Это маскулинные ребята с хорошей психологической подготовкой.
Наконец, существуют наркоманы-зеки, которые во всех отверстиях проносят телефоны, наркотики и прочее. Они постоянно пытаются обдурить всех, нарушить режим, договориться с кем-то, передать записочку. Пишут: «Дорогая мама, надо мной здесь издеваются, меня бьют, меня не кормят, в тюрьме было гораздо лучше, чем здесь. Мамочка, пожалуйста, забери меня или пришли что-нибудь поесть» (смеется). Его же здесь не кормят. Приходит мама вся в слезах, в отделение мы ее не пускаем, поскольку если состоится встреча мамы и 35 — 40-летнего детины (ну все равно ребенок), материнское сердце может не выдержать, и она его заберет, скажет: я так не могу. Мы приводим ее в приемный покой, включаем камеру и показываем, насколько ее ребенок весел и упитан, и напряжение падает. У них мы учимся навыкам безопасности, они показывают все наши слабые места.
— Есть ли какие-то предпосылки к тому, что человек станет алкоголиком?
— Алкоголики — это работоспособные, талантливые люди, это не бездельники. Если они работают, то они работают запоем — это называют трудоголизмом. Если они пьют, то пьют тоже запоем. Как правило, в них очень нуждается работодатель, который готов оплатить их лечение. Что еще? Конечно, наследственность. Когда человек растет с родителем-алкоголиком, он себе говорит: я никогда не буду пить так, как он. Никогда. Говорит это до лет 18 — 20. Потом говорит, но начинает пить. Сначала в компании. А потом возникают семейные отношения, которые он не способен вынести. Ну все мы входим в семейные отношения с иллюзиями, что в моей семье будет так. Чушь!
Допустим, мужчина с военным воспитанием вырастает и говорит: в моей семье всегда будет порядок. А в его семье, например, творческая жена. Он все по полочкам раскладывает, а она все разбрасывает. Его это угнетает. У них на этой почве возникает конфликт, приводящий к спорам о воспитании детей и прочее. Они перестают общаться, он начинает тихо выпивать, уходить к друзьям, там по вечерам пьет пиво. Вместо того чтобы с эмоцией справиться, он начинает от нее уходить. Так возникают симптомы алекситимии — это невозможность распознавать и проявлять свои эмоции, это симптом любой зависимости. Так формируется глухость по отношению к себе, человек не знает, что он чувствует, он перестает это проявлять, лечится алкоголем — лекарство-то хорошее.
— Меняется ли портрет пациента с течением времени?
— Меняется и будет меняться: будет больше появляться пациентов с непонятными психическими расстройствами неясного генеза, с разнообразной симптоматикой. К примеру, я не знаю, во что выльется то, что все люди сидят в смартфонах: когда живое общение заменяется общением в соцсетях. Сейчас, например, мы имеем дело с шизоидными подростками, одинокими, отрешенными, изолированными людьми, которые боятся. Боятся познакомиться, вступить в контакт, заговорить, хотя ребенок рожден свободным. Соцсети не дают человеку возможности тренировки, человек не тренируется вживую. Посмотрите старые советские фильмы, мальчик подошел к женщине, дергает ее за платье, говорит: тетенька, тетенька… Где вы сейчас такое увидите? Поздороваешься с ребенком — он отворачивается, прячется за юбку матери, боится руку подать. На это влияет и гиперопека: мы оберегаем детей ото всего. Мы ходили в школу пешком, а сейчас, оказывается, кругом маньяки…
«ОТ ТАБАКОКУРЕНИЯ МРУТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ОТ НАРКОМАНИИ»
— Как, на ваш взгляд, Татарстан выглядит на фоне других регионов России?
— Я в других регионах не работал, но судя по тому, что мы слышим на конференциях и на семинарах наркологов, у нас достаточно хорошая ситуация. Но проблема стоит до тех пор, пока кто-то пьет. Алкоголь и наркотики — это яд, и с этим надо бороться. Ни в какой дозе я их не приемлю ни для себя, ни для своих близких.
— Как можно бороться с алкоголем?
— Любая запретительная мера вызывает интерес. Я вам дам книгу, скажу: 85-ю страницу не читайте — и вам захочется ее прочесть.
Несомненно хороший эффект оказала антитабачная реформа. Многие предприятия создают такие условия, когда курить неудобно. Допустим, у нас никто не курит. Мы можем принять курящего, но с условием, что в течение определенного срока он бросит курить. В одном из подразделений «Татнефти», с которым мы сотрудничали, один замечательный руководитель сделал так, что курить можно было на расстоянии 2 километров от административного здания. Туда нужно было идти пешком, за курение в других местах — штраф, и в «курилке» не было навеса, соответственно, курить нужно было под дождем и под снегом. Поэтому многие отказывались от сигарет. И когда в твоем окружении никто не курит, курить как-то неловко. Курильщик — это всегда человек с чувством стыда, они всегда прячутся за углами.
— Курилка — это кулуары: свежие сплетни, разговоры по душам, разве не так?
— Да, но только в той ситуации, когда вокруг курильщики. Если курящий один и вокруг 20 некурящих, курить в такой обстановке очень тяжело, поверьте. Если удалить зависимость, курение не приносит удовольствия. Да и вообще оно удовольствия не приносит, курильщики сами это признают. Наши пациенты говорят: «Я курю не потому, что мне это нравится, а потому что мне надо курить. Если я не покурю, я с утра даже в туалет сходить не могу. Известный факт, что отказ от курения вызывает запор».
— А с никотиновыми зависимостями к вам обращаются?
— Единицы. Никотиновая зависимость — самая сильная, поэтому никто из тех, кто курит, не хочет ее признавать и с ней бороться. А зачем? Она социально приемлема. Подумаешь, смертность выше всех, и мрут от табакокурения больше, чем от наркомании.
— Правда?
— Конечно! Сколько у нас наркоманов и сколько курильщиков? Понятно, что в статистике пишут: умер от остановки сердца, от рака легких, а причиной было то, что курил как паровоз в течение 30 — 40 лет. Табакокурение — это самая сильная зависимость, мы перед ней кланяемся (улыбается). Никотиновые компании самые мощные по бюджетам, с ними не может конкурировать никакая клиника. У них даже реклама самая лучшая.
— В общем, если вернуться к борьбе с алкоголизмом, ограничение продажи алкоголя по времени, в строго определенных местах, высокая минимальная цена за бутылку действовать не будут?
— Создание неудобств — это хорошо. Но если говорить об искоренении алкоголизма, то нужно работать с семьями, а каждую семью здоровой сделать сложно. В обществе должно быть совершенно иное отношение к алкоголю. Сейчас употребление алкоголя вроде бы осуждают, но все за. Говорят, «вот мы вчера напились!» «Ой как интересно, расскажи». Вроде как-то нехорошо, что они напились, но интересно же узнать подробности. Отрицательно к алкоголю относятся только те, кто от него страдает. У начальника, у которого слесарь ушел в запой и не вышел на работу, а при этом «горит» объект, негативное отношение к алкоголю. А если этому начальнику позвонит кто-то из друзей и позовет на рыбалку, где будет алкоголь, он с радостью согласится. То же в семье: да, жена страдает от мужа, но если подруга скажет «Мы вчера с девчонками встретились, так погудели!», она пожалеет, что ее там не было. Отношение общества к алкоголю создает благодатную почву, чтобы все процветало.
«ЕСТЬ РАБОТОДАТЕЛИ, КОТОРЫЕ ПОСТОЯННО К НАМ СВОИХ РАБОТНИКОВ ТАЩАТ»
— Алкоголизм неизлечим, а у нас любят, чтобы были гарантии на лечение как на холодильник. Какие-то гарантии пациентам даете?
— Если мы где-то в документах напишем слово «гарантия», ФАС нас за это сразу пригреет. И это правильно. Нельзя в медицине говорить о гарантиях, нельзя ничего обещать.
— Все-таки люди несут вам свои деньги. В стоматологии же, например, есть гарантия…
— Нет гарантии, если вам где-то в документе пропишут гарантию, можете подать в суд на это медучреждение, нельзя ничего гарантировать. Разумеется, мы берем на себя определенные обязательства, но это не гарантия. Например, если пациент у нас закодировался и сорвался в течение 12 месяцев, повторное лечение бесплатное. Это обязательство, это не гарантия: нельзя сказать, что человек будет на 100 процентов трезв.
— Назовите основных игроков рынка в Татарстане.
— Республиканский наркодиспансер — основной конкурент, на него приходится больше половины рынка. Из частных клиник — медицинский центр «Премиум», «Эра», «Лотос-Мед», ну и «Центр медицинской токсикологии». Наша доля по Казани — порядка 5 процентов.
— В республиканском наркодиспансере, наверное, в основном бесплатное лечение…
— Нет, там есть лечение на анонимной основе, перед ними тоже стоит задача — выполнять план, они все перевелись в разряды ГАУЗ, должны сами на себя зарабатывать. Цель каждого главного врача теперь выходить на самообеспечение, они к этому стремятся.
— У вас сейчас пять клиник: три в Казани и по одной в Набережных Челнах и Альметьевске. Сколько пациентов в год через них проходит? Для аудитории с каким достатком вы работаете?
— Через нас проходят примерно 5,5 тысяч человек в год. Если мы говорим про алкоголизм, то порог минимальный — есть бесплатные консультации. Консультация психолога стоит 700 рублей, врача-психотерапевта — 800 рублей. Если человек зарабатывает 15 тысяч рублей в месяц, он может позволить себе еженедельную психотерапию. Это вполне доступно. Верхняя же планка — 200 тысяч рублей за трехмесячный курс реабилитации. Для частного медицинского рынка у нас очень доступные услуги.
Ну и, конечно, у нас есть работодатели, которые постоянно к нам своих работников тащат, говорят: этих закодировали, сейчас еще 15 человек к вам привезем.
— Не проще ли уволить пьющего и взять нормального?
— Если он уволит сварщика, кто у него будет высококлассные сварные швы делать? Если он один такой на всю Казань? Ну, может, не один, а пять, но другие четверо работают на других предприятиях и тоже пьют.
Есть предприятия, которые постоянно приводят к нам пациентов, потому что руководители этих компаний когда-то у нас пролечились и получили результат. Все начинается с шефа…
— Как за 10 лет изменился рынок? Много появилось новых игроков?
— Почти все медицинские центры, которые я назвал, появились в последние годы, с 2009 года. До этого нам было скучно и одиноко (улыбается).
— Какой была выручка по итогам 2014 года? Насколько высока рентабельность?
— Чуть более 30 миллионов рублей. А рентабельность если выйдет 20 процентов — хорошо. Высокорентабельным этот бизнес был до появления на рынке большого количества игроков. Когда появилась конкуренция, мы были вынуждены уходить в другие города и другие направления. Сейчас рынок наркологии Казани пересыщен, в других регионах совершенно иная картина.
«НЕДАВНО ГЛАВВРАЧА СТАЦИОНАРА НА ДВЕ НЕДЕЛИ ПОЛОЖИЛИ К НАРКОМАНАМ В ПЕТЕРБУРГ»
— Кто ваши врачи?
— Кадры — это большая проблема. Ресурс Казани мы уже исчерпали. В основном привозим людей из других городов России. У нас всегда висят вакансии, мы представлены на всех интернет-площадках по поиску психиатров, наркологов и психотерапевтов. Мы обеспечиваем врачей жильем и высокой заработной платой. Врачи зарабатывают от 45 до 100 тысяч рублей при том, что в государственной медицине они в среднем получают 25 тысяч. Общий штат у нас — 50 человек, из них 30 врачей.
Некоторые врачи сами отказываются работать в «Инсайте», потому что тут жесткий контроль и высокие требования, кто-то этого не выдерживает. Мы все сделали для удобства врачей, все упростили, у нас мало писанины. В отличие от государственных больниц минимум времени тратишь на карты и максимум на пациента. Но если мы видим, что врач прячется от пациентов в своем кабинете вместо того, чтобы быть «в полях», он у нас работать не будет.
Если есть какое-то недовольство пациента, будет серьезная разборка. Если пациент отказался повторно прийти к врачу — будет разборка. А эти разговоры неприятны. Не все врачи готовы самоотверженно работать с пациентами. Кроме того, у нас нужно сдавать экзамены. Каждый год врачи должны выучивать большой материал, этот стресс тоже не каждый выдерживает.
— И все равно удивительно, что при таких зарплатах некому работать.
— Не из кого выбирать, нам проще обучить «неиспорченного» врача. В наркологии много испорченных врачей, которые превратились в бизнесменов: они занимаются заполнением историй болезни, а в кулуарах шаманят, кодируют, деньги от шабашки кладут себе в карман. Как с ними работать?
— Конкурентов, зарубежный опыт изучаете? Как там избавляют от зависимостей?
— Конечно, лучше всего самому лечь в такой реабилитационный центр и получить опыт как пациент, увидеть все изнутри. Я ложился в Mayo Clinic и в качестве стажера обучался в психиатрической клинике в Вене. Недавно главврача стационара Максима Медведева на две недели положили к наркоманам в Петербург, он вернулся и поделился опытом. Мы периодически проводим такие эксперименты.
«ДАВЫД МЕНДЕЛЕВИЧ ВЕДЕТ РАЗБОРЫ СЛОЖНЫХ СЛУЧАЕВ»
— Известный врач Менделевич Давыд Моисеевич является супервизором и научным консультантом клиники «Инсайт». Как вы заручились его поддержкой?
— Первое знакомство с Давыдом Моисеевичем, как у любого из врачей-студентов, у меня состоялось в институте, он читал лекции. Это замечательный психиатр, умнейший человек, который прекрасно ориентируется и в психиатрии, и в наркологии, и, несмотря на свой возраст, очень молодой и современный. Я рад, что мы сотрудничаем, он занимается супервизиями и ведет разборы сложных случаев.
— И какие сложные случаи вы разбирали вместе с ним?
— Например, недавно у нас была пациентка, и мы не могли определить, это психоз или симуляция. Нам привезли больную, говорят, у нее тяжелое психическое расстройство, причем сама пациентка приехала с видеозаписью. Там видно, как она лежит в кровати, спит, через какое-то время просыпается, начинает ерзать по кровати, крутиться, изображая эпилептический припадок. При этом она накрашена, причесана — она все тщательно подготовила, и мы понимаем, что не пахнет это ни эпилепсией, ни шизофренией. А болеть ей просто выгодно.
Во-первых, если она «выздоровеет», она не получит столько внимания. А во-вторых, ей придется работать. А так она находится на иждивении у родных, занимается собой, не уделяя должного внимания детям — не нужно осваивать роль матери, роль дочери, роль жены. Таких случаев немало, при этом родственники оберегают свое чадо буквально от всего: от ответственности, от работы, от контактов. Соглашаются на инвалидизацию, постановку на учет, лишь бы получать пособие по диагнозу, допустим, шизофрения.
И когда мы говорим, что шизофрении нет, некоторые родители нам говорят: не может быть, вы плохо посмотрели, посмотрите еще раз. Мы спрашиваем: вы хотите, чтобы он был? Мы говорим, что наблюдаем ее в течение двух недель, вместо успокоительного даем ей натрия хлорид…
— Водичку?
— Водичку, и она на этой водичке замечательно спит, у нее от этой водички замечательное настроение… Мы проводим разные эксперименты с пациентами, чтобы убедиться, есть болезнь или нет.
«КЛИНИКУ Я ОСНОВАЛ НА 6 КУРСЕ ИНСТИТУТА»
— Расскажите о себе, где вы родились, где учились?
— Я родился в Набережных Челнах в 1983 году в семье, где люди очень любили читать. Отец у меня читал запоями всю жизнь, окончил авиационный институт с красным дипломом. Мама училась в экономическом вузе в Казани. Когда началось строительство Набережных Челнов и на волне коммунизма весь Советский Союз ехал туда, они тоже туда поехали и жили в городке из вагончиков, где мы с братом и родились. Первые 7 классов я учился в татарской гимназии №52, родители сочли важным, чтобы дети знали родной язык и воспитывались в национальных традициях, поэтому мы с братом были вынуждены учиться на татарском языке. Потом, когда я поступил в медицинский класс лицея №24, мне пришлось переучиваться с татарской мысли на русскую и ломать себя полностью. Можно сказать, что так я попал в медицину. Поскольку из медицинского класса был выход один: либо медицинский колледж, либо медицинский вуз, я выбрал вуз. В школе я учился неплохо, участвовал в олимпиадах по химии, даже медаль дали, правда, серебряную, поэтому в институт меня взяли без экзаменов. В 2000 году я поступил в Казанский медицинский институт, и с тех пор началась веселая жизнь.
— Когда вы начали практиковать?
— На третьем курсе института у нас была возможность работать санитарами, и после того, как ввели сертификацию для студентов, можно было работать даже медбратьями и медсестрами. Я поработал некоторое время в психиатрической больнице, мне это очень понравилось, несмотря на то, что там ужасно пахло галоперидолом, аминазином и табаком. Был опыт работы на скорой помощи, в городской больнице №7 в качестве санитара, но в большей степени меня привлекали психиатрия, психотерапия и наркология.
— А клинику как основали?
— В студенческие годы, на последних курсах, я работал фельдшером в составе выездной бригады в одной частной клинике, мы занимались дезинтоксикацией, то есть лечением последствий употребления алкоголя. Клинику я основал на 6 курсе института, в 2006 году. Для этого были аккумулированы средства и приобретено нежилое помещение площадью 150 «квадратов» под цели амбулатории. Тогда начал работать амбулаторный прием и выездная бригада врачей, которые «капали» пациентов на дому.
— Кто вам помог открыть клинику?
— Мама. Советом. Мой отец был пьяницей, алкоголиком-интеллектуалом. У него достаточно успешно шла карьера, потом был определенный кризис, он начал пить, и мама некоторое время даже пользовалась услугами выездных фельдшеров и врачей, которые приезжали, «капали» его. И мама сказала: раз уж ты идешь в медицину, занимайся лечением алкоголизма. Сейчас отец трезв, все хорошо.
— Ну а стартовый капитал? Откуда у студента деньги на покупку помещения?
— Чем я только ни занимался! Нас было четыре человека, и, обучаясь в институте, мы вели активную бизнес-практику. Мы занимались всем: от продажи тонировочной пленки до продажи хлопчатобумажных перчаток, которые закупали в Москве и Иваново. У нас был опыт, когда мы открыли клининговую компанию «Чистый дом», развили ее до определенного результата и продали. Эти деньги и стали первоначальным капиталом. Помещение стоило 3,2 миллиона рублей, 2 миллиона ушли на закупку оборудования, если учитывать все допиздержки, понадобилось 7 миллионов рублей.
— Какую роль в вашем бизнесе играет Салават Акбердин? (Акбердин Салават Ибятович, по данным системы «Контур-Фокус», является учредителем клиники «Инсайт», начальник РУВД Кировского района Казани 2005 — 2006 — прим. авт.)
— Идейный вдохновитель. Именно он аккумулировал средства инвесторов в дальнейшее развитие клиники.
«ТРИ РАЗА В НЕДЕЛЮ У МЕНЯ ТРЕНИРОВКИ: НАДО ЖЕ КУДА-ТО АГРЕССИЮ КАНАЛИЗИРОВАТЬ»
— Как проводите свободное время?
— Свободное время я стараюсь проводить с женой и детьми. Если я без детей, у меня возникает чувство вины. Три раза в неделю у меня тренировки: надо же куда-то агрессию канализировать. Я перфекционист, и когда что-то выходит не так, это вызывает агрессию.
— Поделитесь секретами успешного бизнеса.
— Успешность нашего бизнеса покажет будущее. Мне помогает настойчивость, вера в себя и оптимизм.
Источник: https://www.business-gazeta.ru/article/136477
Загрузка...